Летопись Победы - Рохлин А.В.

Алексей Владимирович Рохлин

Работал на заводе с 1947 года старшим технологом, заместителем начальника, начальником стапельного цеха, главным технологом, с 1960 по 19770 главным инженером.

«С начала войны прошло много лет. За это время выпущено большое количество мемуаров крупных военачальников, написано много исторических и художественных произведений, написана история Великой Отечественной войны. В этой литературе многие эпизоды войны освещены недостаточно или недостоверно. Особенно мало написано о первых днях войны и трагических, и героических одновременно. А в публичных выступлениях по радио или по телевидению слово обычно предоставляется участникам событий по прорыву блокады, снятию блокады, штурму рейхстага и т.д. А поскольку Красная армия в первые дни войны отступала, неся огромные потери, многие старались об этом не говорить. А поскольку участников боев первых дней войны осталось очень мало, я решил рассказать, как в нашу обычную жизнь, тихую и мирную, неожиданно врывается война.

С августа 1940 года я служил рядовым красноармейцем в 162 артиллерийском полку 43 стрелковой дивизии. Полк стоял за Выборгом примерно в 20 км от границы. В это время на Западе уже шла вторая мировая война. Сейчас бытует мнение, что мы в то время слабо готовились к войне, но это не совсем правильно. Перед войной велась передвижка войск. Еще до начала войны своим ходом к нам шла 115 стрелковая дивизия из Шауляя. На границе протяженностью примерно 130 км от Энсо (теперь –Светогорск) до Финского залива стояли всего две дивизии- наша 43-я и левее нас- 123-я. Досрочно из военных училищ был произведен выпуск молодых лейтенантов. К нам в полк они прибыли в мае. Призвали командиров из запаса- к нам прибыли трое лейтенантов из Ленинграда. Призвали рядовых из запаса - к нам в полк прибыло около 100 человек из Псковской области. В начале июня была организована учебная батарея из резервистов. Командирами взводов были назначены Ленинградские лейтенанты, а я, как старослужащий, был назначен командиром отделения в эту учебную батарею (без присвоения звания).

В июне стояла хорошая погода и мы в полевых условиях обучали резервистов военному делу. Жили в палатках на берегу Сайменского канала. Вечером 21 июня я отправил домой письма. К лейтенантам- резервистам из Ленинграда приехали жены на выходной день, и лейтенанты ушли в увольнение.

Утром 22 июня была моя очередь поднять учебную батарею, провести физзарядку и отвести на завтрак. В 6 часов утра, ничего не подозревая, я устроил подъем, провел физзарядку и распустил строй для подготовки к завтраку. Около 7 часов прибежал мой командир отделения и сказал: «Объявлена тревога- иди в свою батарею». Я ответил, что командир полка приказал обучать резервистов и ни в каких учениях не участвовать. Сержант быстро удалился. Через несколько минут прибежал политрук батареи и сказал: «Война! Беги на конюшню и седлай коней!». Наш артиллерийский полк имел на вооружении пушки калибром 76мм. Каждую пушку тянули 6 лошадей. Командный состав, в том числе и младший, а также- разведчики – имели коней. Я был разведчиком в штате взвода управления и, кроме винтовки и противогаза, у меня «на вооружении» был конь. А кони в полку были очень хорошие. До финской войны полк был расквартирован в Ленинграде на Красноармейских улицах, участвовал в парадах.

Я побежал на конюшню, оседлал коня и помчался к палаткам, заскочил в свою палатку, взял из чемодана письма и фотокарточки, а чемодан с вещами бросил в дальний угол палатки. Выйдя из палатки, я увидел своих землячек - жен ленинградских лейтенантов - они плакали навзрыд- только что они простились, быть может, навсегда со своими мужьями.

В это время вскрывались склады НЗ, подразделения получали дополнительное вооружение, полевые кухни и полк выстраивался на дороге по направлению к границе-а теперь уже- к фронту. Я пристроился к своей батарее и полк двинулся примерно в 11 часов утра. Навстречу нам ехали открытые автомашины с плачущими женами пограничников. К 14 часам мы прибыли на границу и заняли огневые позиции, подготовленные еще в мирное время, рядом с городом Энсо. Противник еще не наступал.

До 25 июня обе стороны вели артиллерийский огонь, били минометы и пулеметы. Вечером этого же дня стрелковый полк и наш артполк, кроме роты пехоты и нашей батареи, отвели на 10 км левее. На вражеской стороне всю ночь слышался шум моторов – там сосредотачивали войска для наступления. А на нашей стороне была одна рота пехоты и наша батарея из 4 орудий. Мы каждую минуту ждали наступления. 26 июня около 12 часов дня последовала команда отходить и присоединиться к своему полку. Нам на смену подходила 115 стрелковая дивизия из Шауляя. Через час после нашего отхода противник пошел в наступление, с ходу занял город Энсо и поселок Яски, так как 115 дивизия еще не успела занять свои позиции. А мы, отъехав всего на несколько километров, наблюдали картину этого боя. Через несколько дней части этой дивизии совместно с пограничниками выбили противника и заняли прежние позиции на границе.

Наша батарея заняла огневые позиции на новом рубеже левее г. Энсо. Кстати, линию фронта от Энсо до Финского залива протяженностью около 130км занимало всего три дивизии; от Финского залива до нашей дивизии стояла 123-я, затем- наша 43-я и справа от нас до Энсо стояла 115-я стрелковая дивизия. К слову, во время нашего наступления по освобождению Карельского перешейка в июне 1944 года в распоряжении маршала Говорова было свыше 20 дивизий и бригад и наступление велось глубоко эшелонированными боевыми порядками.

А за нами не было ни второго, ни третьего эшелонов. Не было войск и на старой границе в районе Белоострова и Сестрорецка. В настоящее время некоторые историки пытаются утверждать, что к началу войны на некоторых участках фронта мы имели численное преимущество над противником. Я думаю, что это не соответствует действительности. Это было видно из положения дел на нашем фронте.

А вооружение? Каждый финский и немецкий солдат на нашем фронте был вооружен автоматом, а мы – артиллеристы - были вооружены винтовками образца1893 года, а наша пехота имела 10-ти зарядные винтовки, которые работали не очень надежно.

Утром 29 июня противник прорвал оборону в районе расположения нашей батареи, углубился в тыл, перерезал связь батареи с передовой. Я в это время с политруком находился на наблюдательном пункте батареи в рядах пехоты. После обрыва связи мы не могли поддерживать пехоту артогнем. Связь батареи с наблюдательным пунктом поддерживалась при помощи полевых телефонов между батареей и передовой прокладывался длинный телефонный провод. Политрук подхватил меня, и мы двинулись вдоль провода по направлению к батарее. В середине расстояния находилась группа наших связистов. Политрук послал их обнаружить повреждение провода и восстановить связь. Связь восстановить не удалось: на месте обрыва залегли вражеские снайперы и три наших товарища- связиста погибли от разрывных пуль снайперов. Связь протянули в другом месте.

Благодаря энергичным действиям командира 147 стрелкового полка майора Ястребова и артиллеристов нашего полка противник был выбит, и линия фронта была восстановлена.

Несколько слов о командных кадрах (я имею в виду средний командный состав – лейтенанты, капитаны, майоры). Сейчас, спустя много лет, можно сказать, что большинство из них было на месте и во время войны вело себя храбро и даже- героически. И не их вина, что высшее командование было недостаточно подготовлено к войне.

Для примера возьмем упомянутого командира полка майора Ястребова. Я в течение получас наблюдал, как он лично руководил боем в месте прорыва (я стоял рядом с ним под березой, а мой политрук пошел в это время к пехотным командирам выяснять обстановку). Несмотря на жесточайший артиллерийский и минометный обстрел, майор Ястребов вызвал свои 45- миллиметровые пушки и распорядился, где их устанавливать. Стоял он в полный рост с автоматом на груди и спокойно отдавал необходимые распоряжения. Потом он увидел меня (я тоже стоял в полный рост с винтовкой в руках) и сказал, обращаясь ко мне:« Товарищ красноармеец, во время боя солдат должен окопаться в земле» и улыбнулся. Я ответил, что когда придет время, меня и так закопают. И неслучайно Ястребов в 1944 году ста генерал- майором, командуя дивизией при освобождении Гатчины.

После восстановления линии фронта на этих позициях мы стояли до 25 августа и, по-моему, это был единственный участок огромного фронта, который в начале войны не отступил ни на один метр в течение двух месяцев.

25 августа по приказу командования из-за угрозы окружения мы начали отступление, ведя тяжелые оборонительные бои. Первое отступление едва не кончилось трагическим событием для всей нашей батареи.

В своей речи 3 июля 1941 года Сталин обращался с требованием к отступающим частям Красной армии уничтожать, сжигать и взрывать все, что могло пригодиться вражеским войскам. Позади нашей батареи протекали две речки, через них были построены мосты. Я почти каждый день ездил в штаб полка с донесениями и видел, что под каждый мост было заложено по мешку тола. В день отступления наша батарея вела огонь по наступающему противнику, и наш политрук не давал команды к отступлению до тех пор, пока мимо нас не пошла отступающая пехота. И когда была подана команда «Передки на батарею», и 4 упряжки коней примчались на огневые позиции, сзади нас раздался взрыв. Политрук меня спросил: «Что это такое?». Я ответил, что за нами взорван мост и что следом есть второй мост, который тоже заминирован. Он приказал мне немедленно галопом мчаться ко второму мосту и предупредить саперов, чтобы они не взрывали. Я вскочил на коня и помчался к мосту. Через первую речку я перебрался вплавь на коне, а недалеко от второго моста я услышал взрыв и увидел, как второй мости взлетел на воздух - саперы торопились выполнить приказ Сталина. Я вернулся на огневые позиции и, не слезая с коня, доложил: «Товарищ политрук, оба моста за нами взорваны». Пушки без мостов нам через речки не переправить и политрук- храбрый и хладнокровный командир, участник финской войны- от такого известия онемел и, схватившись за голову, стал ходить по кругу. Я, находясь рядом на коне, молча ждал, что будет дальше. Кстати, как сейчас пишут историки, узнав о начале войны, Сталин был потрясен и приходил в себя до 3 июля. А наш политрук через 5 минут пришел в себя и скомандовал: «Подать коня!». Вскочив в седло, он галопом помчался к речке, а затем- вдоль нее. Вскоре оказалось, что обе речки слились в одну и недалеко оказался недостроенный мост - были забиты столбы и уложены два поперечных бревна, настила не было. Увидев это, политрук крикнул; «Порадок!» (наш политрук Филипп Красовский был родом из Белоруссии и говорил с сильным белорусским акцентом).

Мы помчались на огневые позиции. Батарея была готова к походу, и политрук дал команду: «Батарея! За мной!». И все мы примчались к недостроенному мосту, спешились, взяли топоры и пилы и начали валить лес и достраивать мост. А финские автоматчики уже перешли границу и, прочесывая лес, двигались по направлению к нам. Ведь наши саперы, взрывая мосты и поджигая дома, дали сигнал, что мы отступаем. Через 2 часа был уложен настил, и мы начали вручную перетаскивать через мост пушки. Коней провели через речку вплавь. По окончании переправы политрук приказал мне вернуться на огневые позиции и посмотреть, не остался ли кто- то из наших раненых или заблудившихся. Я опять вскочил на коня и рысью поехал на бывшие огневые позиции. Объезжая вокруг, я заметил, что под кустом сидит наш солдат- резервист из Ленинграда. Он не был ранен, но, видимо, от страха потерял способность соображать (на войне и такое бывает). Я велел ему следовать за мной, ведь в седло я его взять не мог. А вражеские автоматчики были все ближе и ближе. Я поскакал на переправу, резервист на переправу не пришел, видимо, пуля автоматчика где- то по дороге его застала. Двоюродного брата этого резервиста я хорошо знал еще до войны и после войны я много раз с ним встречался и узнал, что резервист с войны так и не вернулся.

Пока мы переправляли батарею через речку, начало темнеть. Посадив оружейные расчеты на пушки, батарея рысью помчалась в сторону Выборга. Подъезжая к крупному поселку, мы увидели, что он горит, причем все дома горели одновременно, на проезжую часть со всех сторон сыпались искры, летели головешки. Объехать поселок было нельзя. Это опять была работа наших саперов. И мы были вынуждены галопом мчаться через горящий поселок. Лошади хрипели, рвались из постромок, но мы все - таки проскочили это пожарище. После этого политрук приказал мне скакать вперед и догнать саперов, чтобы предупредить их о том, что сзади отступает воинская часть и чтобы они ее пропустили, а уж после этого выполняли приказ об уничтожении объектов. Я галопом помчался впереди своей батареи. Километра через три я увидел на шоссе группу красноармейцев во главе с лейтенантом - это были саперы. Я, не слезая коня, сразу обратился к лейтенанту (а я был рядовым): «Лейтенант, как Вам не стыдно? Вы в панике бежите и уничтожаете все на своем пути. Вы слышали, что наша батарея вела огонь, но все равно взорвали перед нам мост. Вы наверняка видели меня, когда я на лошади мчался ко второму мосту, и все равно взорвали его, подожгли поселок со всех сторон и целое подразделение с трудом пробилось через него. Я Вас прошу больше ничего не жечь и не взрывать, пока мы не пройдем». Лейтенант выслушал меня и робко сказал, что они выполнят мою просьбу. Я развернулся и умчался обратно к своей батарее. Больше перед нами ничего не взрывали и не жгли, и за ночь мы выехали на шоссе Приозерск- Выборг и заняли огневые позиции на месте наших довоенных зимних квартир, и даже пушки расположили там, где в мирное время был наш артполк.

Днем началось наступление противника. Он обходил нас справа по Приозерскому шоссе, отрезая нам отход на Выборг. Наша батарея открыла артиллерийский огонь и по нам был открыт артиллерийский и минометный огонь. А позже, видимо, определив наше точное местоположение, противник открыл огонь прямой наводкой. Снаряды стали падать непрерывно и буквально на каждый метр. Огромные сосны и ели падали, перебитые осколками. Наша батарея прекратила огонь. Все, кто пытался встать и перебежать на другое место, падали, сраженные осколками снарядов. Так упали два раненых наших молодых мальчишки 1922 года рождения, присланные на фронт военкоматами без всякого обучения. Старшина батареи приказал мне вытащить их из- под обстрела. С большим трудом, падая на землю при каждом разрыве снарядов, мне удалось их перетащить в безопасное место и передать санинструктору. Один из мальчишек все время стонал и звал маму, ему ведь не было еще и 19 лет.

Мы, старослужащие, сидели за огромными валунами. Из- за обстрела вывезти пушки было невозможно. В это время над нашими позициями на бреющем полете пролетал наш самолет. Противник, видимо, из опасения быть обнаруженным, на несколько минут прекратил обстрел. Немедленно выскочив из укрытия, наш политрук скомандовал: «Передки на батарею!». Лошади с передками и ездовыми стояли в укрытии и сразу почти на ходу подхватили пушки и галопом вылетели на дорогу. Приозерское шоссе было перерезано, и мы дорогами в скалах, которые хорошо знали, так как в мирное время служили в этих местах, обходными путями выехали через несколько часов на шоссе по направлению к Выборгу. Примерно в 5 километрах от Выборга мы заняли новую позицию и в течение суток вели огонь по требованию пехоты. На следующий день по приказу командования мы отступили к Выборгу и 28 августа мы вошли в город.

В Выборге ни одного гражданского человека не было- все успели эвакуироваться. Дома были открыты, квартиры- тоже. Магазины были также открыты и в них было полно продуктов. Для интереса я зашел в один продуктовый магазин. В нем были все продукты, а на прилавке лежал огромный брус шоколадного масла, видимо, кто- то пытался его унести, но не справился.

Благодаря нашим тяжелым оборонительным боям всему гражданскому населению города Выборга и Карельского перешейка удалось эвакуироваться.

Оглядываясь на прошедшие годы и оценивая события тех лет, я могу сказать, что наше поколение сделало все возможное, чтобы отстоять свободу и независимость нашей Родины.

Я в течение 25 лет в День Победы хожу на встречу с однополчанами 43 стрелковой дивизии и за эти годы мне удалось увидеть только 12-15 человек из того довоенного кадрового полка».